«Шаманское путешествие» в историю рода

― Изучение истории своей семьи сейчас в тренде. И появляется много информации, что, изучая свой род, можно глубже понять себя, свои поступки и мотивы. Притом не имеет никакого значения, насколько человек близок со своей семьей. Что в психологическом плане, в плане самопознания может дать углубление в свою родословную?

― Начну с того, что если внимание человека привлекло обсуждение связи актуальных проблем с семейным прошлым — он не смог пройти мимо ― это означает, что тема для него важна. Он неизбежно задастся вопросом: а что меня тут задевает? Потом заметит, что, когда он задумывается о себе и своей самореализации в целом, он не может избежать мыслей, образов, воспоминаний, связанных с его семьей, может быть, в нескольких поколениях. И здесь самая плохая идея — этих мыслей и чувств бояться и отрицать их, а самая продуктивная — направить в эту сторону свое внимание, как мы делаем это, работая в разных практиках с телом и сознанием.  

Давайте на это посмотрим внимательнее. Слово «семья» может срабатывать как триггер для самых разных наших реакций и чувств. Слишком много установок, убеждений, эмоционально окрашенных способов вести себя приобретается нами без всякого осознания в детстве. Это «прошивка», с которой мы выходим во взрослую жизнь, и в этом утверждении нет никакой мистики или надуманности. Наши действия связаны с тем, что мы восприняли через прямое научение, и с тем, что отпечаталось в нас до всякой рефлексии. 

Наш выход во взрослую жизнь связан со сложным процессом сепарации, отделения от родительской семьи. И это происходит очень по-разному: можно, например, бежать от того, что тяготит, напоминает об отношениях в семье, делать все от обратного: «Я никогда не буду такой, как мама или папа!» Такими бывают первые попытки сепарации почти у всех. Если моя семья «загрузила в меня» много чего-то сложного ― чувств, переживаний, воспоминаний, ― то первое устремление будет такое: «Да и пожалуйста, не очень-то и хотелось! Идите вы все… ― а я просто пойду своим, принципиально другим путем». Но проблема-то как раз в том, что такой способ сепарации не работает: чем сильнее мы боремся и отталкиваемся, тем больше эмоциональных привязок остается. Мы как будто бежим, будучи привязанными к колышку резиночкой: чем сильнее бежим и натягиваем резинку, тем с большей силой нас откидывает обратно. 

― Но я же делаю усилие, чтобы отделиться, почему эта связь крепнет? 

― Она не то чтобы крепнет, она становится жесткой. Я поступаю интуитивно верно, когда отрицаю что-то нехорошее в семье, чтобы оставить это и не нести дальше. Но, эмоционально отрицая, я не успеваю разобраться, есть ли что-то хорошее и ценное в том, что мне досталось? То, что делает меня тем человеком, которым я являюсь. А оно определенно есть, и что-то внутри меня начинает сопротивляться тотальному отрицанию семейных установок, побегу из гнезда. Внутренняя борьба между жаждой свободы и лояльностью, если она не признана, делает эту связь жесткой. 

― То есть, по сути, словами и действиями я заявляю: «Да пошли вы все!» Но внутри меня ― огромная система координат, которая говорит: «Нет!» И она такая сильная, что на сопротивление ей у меня уходит очень много энергии. Но я этого не осознаю... 

― Верно. Множество наших психологических защит ― это ловушка: я стараюсь избежать повторения неприятного опыта, прибегая к тем способам с ним справиться, которые этот опыт и сформировал, от которого они зависят. Например: «Я не буду таким бедным, как они, я буду богатым, успешным человеком» ― но эта стратегия (стремиться к благополучию) работает, пока я помню о том, что «не надо быть как они, нельзя быть бедным!». Одно к другому привязано. Как только я про это забуду, мотивация быть богатым и успешным может тоже исчезнуть. Психологи часто объясняют такие ловушки с помощью терминов «петли обратной связи», «паттерны», «тоннельное мышление» и т. п. 

На подростковом уровне желание сбежать ― логично и нормально. Но когда мы становимся взрослее, когда появляется задача уже своих детей воспитывать, логика должна стать обратной. Нам стоит повернуться, пойти навстречу и посмотреть, откуда в нас появились наши установки. Как только я повернулась, та самая резинка ослабевает — и у меня появляется свобода. Если я внимательно наблюдаю, то что я могу увидеть? Оказывается, в моей семье было очень много того, что заслонялось от меня моей борьбой и тревогой, делавшими мое внимание избирательным. И мои близкие — они такие же люди, как я, и они сами тоже либо предпочитали чего-то не замечать, либо действительно не видели, опасаясь, что ясность может разрушить связь. Ярлыки, привычки, установки ― они экономичнее и прочнее, они как упаковки для чувств и мыслей: не надо думать, смотреть, оценивать, чувствовать каждый раз заново и самостоятельно. Например, если у бабушки был скверный характер, мы могли не замечать и не понимать ее способов проявления любви и тепла к внукам, мы запомнили только ее ворчание. Внимательный и сочувственный ко всем взгляд на свое детство, на условия, в которых происходило взросление в семье, делает меня свободным, потому что где-то я удивлюсь, где-то ужаснусь, где-то почувствую слезы нежности, ностальгии. Когда я вижу свое родовое гнездо таким, какое оно есть, то я могу дальше свободно и спокойно лететь. 

― Принято считать, что на нас влияют не только мамы и папы, но и другие родственники. Это так? 

― Ну ведь у мамы с папой были свои мамы и папы, а у тех свои, и все на всех как-то влияли. Вокруг были тети и дяди, братья, сестры… Целая система со множеством связей и влияний, прямых и опосредованных. 

У каждого из нас есть родственники, которых мы не знали лично, но о которых нам рассказывали, причем рассказывали достаточно однобоко: вот, был таким-то, героем или никудышным, — и все. Это происходит чаще всего из-за невозможности родных встретиться и признать разные свои чувства по отношению к близкому, тем более рассказать об этих чувствах потомкам — легче все подогнать под какую-то общую мерку. Так индивидуальные черты рассыпаются, а остается только слепок, отражение, часто довольно кривое, которое и передается по наследству. В сознании более молодых членов семьи этот родственник запечатлевается таким, а это все равно что принять за живого человека его погребальную маску или фотографию на памятнике.  

Если говорить про тяжелые семейные истории, связанные с выживанием, о которых в семье принято молчать, то по силе и качеству подсознательного влияния на потомков их можно сравнить с фильмом ужасов. Знаете, когда после просмотра в каждом темном углу мерещится что-то жуткое? Вот примерно так: я не знаю, что там в углу такого страшного, мне остается только помнить, что оно есть, подразумевать его и воображать. Только семейные секреты влияют на нас гораздо дольше и сильнее. Они незаметно начинают нами руководить: поступать надо так, а не эдак, реагировать вот так, чувствовать вот это. Рано или поздно выросшие на умолчаниях, на неясностях установки становятся нашим бременем, которое тяжело тянуть, которое мешает и ограничивает в движениях. Иногда человек осознает, что в попытке достичь цели он годами ходит по кругу, но ничего не может решить. Причины бывают разными, но в их числе и власть тех убеждений и паттернов поведения, которые достались нам от предков. Наша задача ― просто посмотреть на это с другой стороны, по-новому. 

― Идея понятна: есть семейная система, мы в нее встроены, она встроена в нас, и это просто так сложилось. У человека есть внутренний запрос быть, например, счастливее, богаче, свободнее. Для этого у психолога можно прорабатывать тему взаимосвязи не только с мамой и папой, но и с родом. И вот тут открывается огромное пространство сомнительных услуг эзотериков, инфоцыган и прочих. Что же делать? 

― Действительно, когда мы говорим о «работе с родом», у нас в голове возникает очень много разных прочитанных в Интернете эзотерических способов об этом думать и говорить. Психологи знают, чем нам помогает магическое мышление, ― это способ поторговаться с судьбой: «Если уж мне придется измениться, то пусть все изменится, как мне надо, но без моего участия». Например, без моего эмоционального участия, потому что в первую очередь речь о чувствах, которые я не хочу и не буду переживать и осознавать.  

В психологии, социологии, антропологии мы так же, как и мистики, оперируем понятием «ритуал». Но психологи говорят о необходимости разной успокаивающей рутины в жизни («ваши утренние ритуалы», ритуалы отмечания смены разных этапов жизни) как о том, что необходимо для ощущения предсказуемости и безопасности. Наша задача ― вносить эти ритуалы в свою жизнь осознанно и отслеживать. Магия же ― это часто способ полностью переложить ответственность за свою жизнь на силы вне нас и устраниться от выстраивания честных отношений с тем, во что мы верим. 

Я, как антрополог, неплохо представляю, что такое шаманизм и как работают шаманы. Их работа — это довольно ответственное дело по выстраиванию, поддержанию и трансформации связей. Например, (я сейчас, конечно, упрощаю) они считают, что причина болезни во вражде, конфликтах, которые тянутся из давних времен в семье или между семьями и родами. «Моя задача простая, ― говорит шаман. ― С помощью духов-помощников отправиться в то место, где произошла вот эта вражда, этот обрыв связи, и сделать так, чтобы предки встретились и помирились». Грубо говоря, шаман выступает неким медиатором, он помогает человеку совершать внутреннее путешествие и перенастраивать его память, которая сама — часть коллективной памяти семьи, рода, группы. В этом магии-то, честно говоря, с гулькин нос. Просто человеку становятся видны и важны разные информационные потоки и способы коммуникации, которые завели в тупик. Он понимает, что была война, которая, как любая война, всегда все уничтожает, и ее надо бы закончить, если хочешь жить, любить и чувствовать. И только тогда можно начать двигаться вперед. Но сделать это должен он сам, шаман здесь лишь проводник, который берет за руку и ведет туда, куда страшно идти. Страшно по разным причинам: «Я пойду туда ― и разрушу все, на чем я стою»; «Я пойду туда ― и увижу то, что разрушит меня, потому что я весь и есть мои убеждения»; «Я пойду туда ― и сделаю хуже тем, кто будет жить после меня». И шаман говорит: «Мы пойдем вместе, путь непростой. Но я с тобой, духи предков с тобой, духи места с тобой, и тебе будет страшно, но, если ты будешь двигаться, ты справишься!» Задача психолога похожа, только он больше ответственности отдает самому человеку, больше доверяет его способности к самоисцелению. Когда очень страшно ― надо посмотреть, что там и от чего меня защищает и останавливает, и, когда под прямым взглядом тревога рассеивается, выясняется, что не так уж и страшно. Вместо этого может стать очень грустно, ужасно грустно, что люди вынуждены были так жить, так выживать. Но грусть ― это про движение, как всякая эмоция, она высвобождает силы.  

Мы не говорим, что абсолютно все, что происходит в жизни, объясняется только детством и семьей. Нет. Но сходить и посмотреть важно и интересно. Главное ― не впадать в отрицание: «Я не буду ничего делать и никуда смотреть, пожалуйста, посмотрите за меня и дайте совет, что мне делать». Так, увы, не работает никогда и нигде. 

Такое «шаманское путешествие» можно предпринять и в ходе изучения семейной истории. В генеалогии строят родовое древо, а в психологии рисуют генограмму. Мы не просто прокладываем связующие линии между родственниками, но и даем характеристику этим отношениям, какие они были: плохие, конфликтные; поддерживающие, хорошие; не поймешь какие, потому что и «люблю» и «ненавижу» сплелись воедино. И вот мы обозначаем эти отношения, прокладываем эти тропки, движемся по ним с таким посылом: «Я не знаю, как и почему так получилось. Но если я пытаюсь разобраться искренне, с желанием увидеть, как люди могли жить и чем руководствоваться, то меня это освобождает». 

― Почему освобождает, от чего именно? 

― Когда мы не просто строим семейное древо, а еще и определяем характер связей между людьми этого рода, мы видим картинку шире, чем раньше. Например, семейный миф гласит: у нас в роду все рано умирали. Значит, и я умру рано, я приговорен, и дети мои тоже приговорены. Но когда мы рисуем генограмму, мы внезапно понимаем, что какой-нибудь двоюродный дядя или дедушка умер вполне себе в 102 года. А представители какой-то линии и правда умирали один за другим очень рано. И мы видим, что было и то и другое, и мы можем пристальнее посмотреть на эту историю. Где эти люди жили? Откуда, куда переехали? И мы размыкаем эту связь с семейным мифом, мы больше не обязаны ради принадлежности к роду умирать так же рано, как и предки. Мы свободны.  

В психологии есть такое понятие, как эффект годовщины. Например, у меня папа умер в 46 лет, и когда уже у меня приближался этот возраст, у меня было полное ощущение, что мне пора собираться в дорогу на кладбище. Я начала задавать себе вопросы. Зачем мне это нужно? Зачем мне нужна эта мысль, чем она мне помогает и чем мешает? И когда я начала с этой мыслью разговаривать как с моей какой-то частью, то я отчетливо услышала ответ. Мой папа был для меня абсолютным идеалом ― интеллектуалом, борцом за справедливость и так далее. И если хороший человек, правильный, умирает в этом возрасте, значит, так надо. Если я хочу быть интеллектуалом, борцом за справедливость, мне надо умереть в 46 лет. И тогда я сохраняю связь со своим папой. Кажется, что если я этого не сделаю, то я не буду верна этой связи. А работа с генограммой, изучение истории семьи и судьбы каждого родственника помогает справиться с эффектом годовщины. Мы становимся психологически более устойчивы, находим новые опоры в предках. 

― Неужели достаточно просто построить генограмму ― семейное древо? А что делать дальше? 

― Наша задача ― не просто собирать в копилку данные о своих предках, но повернуться и посмотреть на все эти многие поколения, давшие нам жизнь, ― чтобы внутренне освободиться, понять, как их судьбы и истории влияют на нас, что из этого для нас хорошо, а что можно изменить. Дальше человек работает над этим ― может, индивидуально, может, в группе. Кому-то проще в группе: очень помогает то, что рядом сидит такой же человек, который, например, многое воспринимает так же, как я, или видит то, что для меня является «слепым пятном», или у которого в опыте есть что-то такое, что резонирует с моей ситуацией или состоянием. Это очень помогает лучше понять себя.  

― Спасибо, Елена, что познакомили нас с этой неожиданной стороной генеалогического поиска! Это действительно интересно, что увлечение генеалогией помогает разбирать, что для нас является опорой, что мешает, с чем приходится бороться, как это работает внутри в роли психологической защиты и так далее. И что, когда мы работаем над генограммой, над родословным древом, мы поворачиваемся, смотрим на наших предков, принимаем их дары и освобождаемся от груза их судеб.

Елена проводит индивидуальные консультации и групповые терапевтические группы «Кухня семейной истории», посвященная работе над отношениями внутри семьи через исследование еды и связанные с ней семейные убеждения.

Ближайшая группа стартует 9 апреля 2024 года. На группе каждый участник сможет разобраться в глубинных причинах родовых сценариев и конфликтах, найти для себя то, что в его семье поддерживает и делает крепче, сможет осознанно оставить в прошлом то, что уже не работает в настоящем и создать карту будущего своей еды, семьи и жизни.

Подробная информация и регистрация на программу на сайте группы.